Не помню, что мне было больно

Не помню, что мне было больно или что общего у общества и наркомана? У людей, у кого генетически снижена плотность дофаминовых рецепторов D2, высокий риск алкоголизма и наркомании. Считалось, что это из-за недостатка положительных эмоций, но ученые выяснили, что проблема в том, что они не способны учиться на собственных ошибках. 

Уровень дофамина не падает так низко, чтобы надежно записать в память «так не надо делать». Дофамин ведь стимулирует запоминание не только путем повышения «о, это круто, надо повторить», но и падением «о, это не круто, никогда не буду». Такие люди постоянно наступают на одни и те же грабли и многим нужно пасть совсем низко, чтобы начать меняться. С обществом тоже так. "Кто забывает уроки истории, обречён на их повторение.“ – и действительно, общества, лишенные памяти склонны к повторению худшего в их истории.

Не обманывать себя и признавать своих ошибки – это путь к излечению наркомана. Меня зовут (…) и я алкоголик – так начинается каждое выступление у Анонимных Алкоголиков. Это правило пришло из христианства, где покаяние (метанойя или «перемена ума») считалась ключевым условием для изменения. Только постоянно напоминая себе о том, что делаешь плохого, ты способен уронить свой дофамин так низко, чтобы надежно впечатать это в память долгосрочного изменения. При этом важным считалось то покаяние, которое меняло систему целей, а не было мимолетным угрызением совести. В иудаизме покаяние (тшува) имело как раз все черты аскезы, направленной на максимальное падение дофамина – пост, власяница и т.п.).

Это важно, ведь наша память склонна забывать плохое и помнить хорошее. В этом есть конечно и свои плюсы, но и не немало минусов, ведь забывая плохое, мы утрачиваем возможность учится на нем. Поэтому память о плохом – это усилие, это сознательный выбор человека и выбор общества. Шаламов в своем творчестве прекрасно описал, как окружающие люди, семья, государство требуют забвения преступлений, требуют «перевернуть страницу», «не ворошить прошлое». Однако победа может быть только за тем, кто сохраняет память, проносит правду сквозь годы и утверждает ее: «принцип… всей жизни моей, вывод из моего личного опыта… Сначала нужно возвратить пощечины и только во вторую очередь – подаяния. Помнить зло раньше добра. Помнить все хорошее – сто лет, а все плохое – двести».

Противостоять забвению – это значит создать свою честную объективную историю произошедшего. Тогда один личный случай способен пролить свет на многое, как одна свеча рассеять мрак в большой комнате. Это полезно и для здоровья – публичное обсуждение трагедии и придание ей смысла – рассказать об этом широко и многим людям, чтобы предотвратить повторение подобного, полезно и уменьшает симптомы посттравматического расстройства. Шаламов и Солженицын воплощают это своей жизнью: «собственная кровь, собственная судьба – вот требование сегодняшней литературы».

Забвение действует и как самоцензура – когда используется пассивное описание «я пострадал», «меня ударили». Это отражение рабского мышления, когда насилие становится привычным и неуправляемым как стихийное бедствие, когда подразумевается что наказавший имел право это сделать, а персонификация не нужна. Как раз нужна! Кто ударил? Кто осудил? Кто подписал? Противостоять забвению – это и назвать все имена и фото преступников. Ведь чем выше уровень анонимизации, тем выше насилие. Чем скрытнее действует человек, когда его лицо и имя скрываются, когда он в одежде без знаков различия, он действует намного агрессивнее. В экспериментах Зимбардо испытуемые в униформе и маске в два раза дольше держали палец на кнопке по требованию нанести удар током человеку, чем испытуемые с табличкой их фио на груди. 

Поэтому деанонимизация – важное дело. И здесь есть много примеров, начиная от расследований Христо Грозева, до расследований сталинских убийц (karagodin.org дело Карагодина), минских карателей (fruman.info список Фрумана), идущие расследования военных преступлений российской армии в Украине. Никто не должен быть забыт, ничто не должно быть забыто.