Невидимый капкан: двойное послание (принуждение, связь).

Порой в общении возникает путаница между тем, что собеседник сообщает буквально, тем, что он имеет в виду на самом деле, и тем, что он желает донести. В результате мы можем оказаться в дезориентирующем потоке противоречивых сигналов, а попытка к ним приспособиться приводит к странным психическим сдвигам. Это называется двойное принуждение (двойная связь, связка, двойной капкан): такая ситуация, когда человеку предъявляются противоречивые, а точнее, взаимоисключающие требования. При выполнении одного, другое будет невозможно выполнить.

Невидымый капкан: двойное послание (принуждение, связь).

Двойное послание, двойная связь (double bind) — концепция, разработанная Грегори Бейтсоном и его сотрудниками, описывающая коммуникативную ситуацию, в которой субъект получает взаимно противоречащие указания, принадлежащие к разным уровням коммуникации. Переводчики сошлись во мнении, что на данный момент наиболее приемлемым русским оборотом для "double bind" является вариант "двойное послание". Этот вариант, с одной стороны, несет определенные коммуникативные коннотации, а с другой - видится как разумный компромисс между чрезмерной страдательностью "зажима" и "капкана" и полной абстрактностью "сигнала".

Субъект, получающий двойное послание, воспринимает противоречивые указания или эмоциональные послания на различных коммуникативных уровнях: например, на словах выражается любовь, а параллельное невербальное поведение выражает ненависть; либо ребёнку предлагают говорить свободно, но критикуют или заставляют замолчать всякий раз, когда он так делает. 

При этом «индивид не имеет возможности высказываться по поводу получаемых им сообщений, чтобы уточнить, на какое из них реагировать, то есть он не может делать метакоммуникативные утверждения». Субъект также не способен прекратить общение, выйти из ситуации. Источник директив является значимым для субъекта, а неспособность выполнить эти противоречивые директивы наказывается (например, прекращением выражения любви к ребёнку.Но дело в том, что двойное принуждение предполагает, что оба требования будут выполнены, и вы все-равно остаетесь в проигрыше.

Бейтсон говорит так: “Double binding — это борьба вокруг вопроса о том, чье эго будет разрушено”. На уровнях же обмена сообщениями имеет место манипулятивное переопределение и подмена смыслов (логических типов).

Сущность двойного принуждения.

Существует распространённое ошибочное представление, что double bind — это просто механическое сочетание двух одновременно невыполнимых требований, например: «Стой там — иди сюда». В действительности же логическим ядром double bind следует считать парадоксальное предписание, аналогичное парадоксу Эпименида, то есть основанное на противоречии между требованиями, принадлежащими к различным уровням коммуникации. Пример такого предписания: «Приказываю тебе не выполнять моих приказов».

Двойное послание в контексте проблем повседневной коммуникации может касаться разницы между вербальными и невербальными сообщениями: например, несоответствие между мимикой матери (выражающей, например, неодобрение) и её словами одобрения, ведущее к возникновению нескольких путей для интерпретации ребёнком сигналов родителя и, как следствие, психическому дискомфорту от несоответствия «высказанного» и «невысказанного, но показанного» посланий. 

Составляющие ситуации двойного послания: 

1. Двое или более участников, один из которых выступает «жертвой».

2. Повторяющийся опыт. Этот критерий относится не к двойному посланию как таковому, а как к объяснению этиологии шизофрении, когда двойное послание является не единичным травматическим переживанием, а повторяющейся в жизненном опыте «жертвы» ситуацией, например – в семье.

3. Первичное негативное предписание в форме: a) «Не делай того-то и того-то, иначе я накажу тебя» или b) «Если ты не сделаешь того-то и того-то, я накажу тебя».

4. Вторичное предписание, которое даётся на более абстрактном уровне и вступает в конфликт с первичным. Как и первичное предписание, оно подкрепляется угрозой наказания. 

Вторичное предписание «обычно передается ребенку невербальными средствами. Это могут быть поза, жест, тон голоса, значимое действие, нечто подразумеваемое в словесном комментарии». Оно может противоречить любому элементу первичного предписания. 

Если попытаться выразить вторичное предписание словами, оно может сообщать нечто вроде: «Не считай, что это я тебя наказываю», «Не подчиняйся моим запретам», «Не думай о том, чего ты не должен делать», «Не сомневайся в моей любви. Мой запрет является (или не является) ее выражением» и т. п. «Возможны также случаи, когда „двойное послание“ создается не одним индивидом, а двумя, например один из родителей может отрицать на более абстрактном уровне предписания другого».

5. Третичное негативное предписание, лишающее жертву возможности покинуть ситуацию.

Что происходит?

Человек, получающий двойное послание, воспринимает противоречивые указания или невербальные послания на различных уровнях коммуникации. К примеру: на словах выражается любовь, а невербально выражается ненависть; Ребёнку предлагают говорить свободно, но всякий раз, как он это начинает делать, его заставляют замолчать.

Смена контекста, возведенная в систему. Иначе говоря - всякий раз, когда человек, получающий двойное послание, стремится оправдаться перед манипулятором, тот меняет тему. К примеру: Жена упрекает мужа, что тот давно не дарил ей подарков, (указывая на продолжительность времени, когда она не получала от него подарков). На что он справедливо замечает, что подарил ей цветы неделю назад. В ответ супруга меняет контекст сообщения, упрекая его в том, что цветы - это не подарки или, что неделю назад был праздник, а ей хочется получать подарки и просто так.

Человек, получающий двойное послание, не способен прекратить общение. Пример: мать требует, чтобы сын прекратил молчать и реагировал на двойное послание, которое она ему адресует.
Неспособность выполнить противоречивые директивы наказывается (например: угрозами о прекращении любви или разрывом отношений).

В чем опасность двойного принуждения?

Настоящее двойное принуждение возможно только тогда, когда мы по каким-то причинам не можем изменить отношение или полностью прекратить связь с его источником. Особенно оно опасно в семье, тем более по отношению родителей к детям. Есть предположение, что двойное принуждение в детском возрасте — это один из факторов, который может привести к развитию шизофрении. Но и в других случаях постоянное нахождение в ситуации двойного принуждения формирует далеко не самые хорошие качества личности. Такая ситуация вызывает чувство беспомощности и отчаяния. Ведь при любых действиях мы оказывемся в проигрыше. При невыполнении одного из требований нами будет недовольна очень значимая для нас личность.

Обычно такие требования идут от близких нам людей, например, супруга или супруги. Хуже, когда двойное принуждение обуславливается родителями. Решить неразришимую проблему, находясь в ее рамках, нереально! У ребенка нет возможности разрешить проблему радикально, просто прекратить ее, пойти на конфронтацию, объяснив ситуацию, которую для него создают. Даже супруги не всегда могут решиться на такое и предпочитают страдать, оставаясь виновными.

Вот вам мягкий пример двойного принуждения: «Ты кого любишь больше, маму или папу?» Естественно такая дилемма вполне безобидна. Но вообразите такую ситуацию, когда ребенку полностью эмоционально привязанному и зависящему от родителей поставить такой вопрос всерьез? Или другая ситуация, когда алкоголик-отец, сварливый тиран, требует от детей хорошего отношения к себе как к заботливому, любящему родителю. Затем, когда дети усваивают такую модель поведения, отец начинает обвинять их в неискренности. Ощутив страх, дети покажут отцу, что он плохой родитель. Скрыв страх, они вновь вызовут обвинения в неискренности. Выйдя за пределы этой ситуации, попробовать прямо показать невыносимость этой ситуации, они рискуют вызвать гнев родителя, от которого полностью зависимы. 

Один из вариантов выхода из такой ситуации — это подавление страха, но этот выход нездоровый. Вскоре внутренне напряжение может вырваться в виде психических нарушений, на первый взгляд не связанных прямо с отцом. Если в детстве двойное принуждение является нормой, то ребенок не сможет научиться адекватному восприятию мира. Как результат — это эмоциональная отстраненность от мира и от самого себя — в принципе, полностью понятный метод предотвращения «безвыходных ситуаций».

Во взрослой жизни часто становится выбор между «любовью» не к папе и маме, а например, к жене и к маме. В случае конфликта между ними рациональным требованием к мужу (а со стороны матери — к сыну) было бы помочь в разрешении конфликтной ситуации. Но очень часто ему предъявляется другой запрос, похожий на тот детский: кто тебе дороже — я или она? Если мужчина не может отстраниться эмоционально, если он не является безусловным главой семьи и допускает давление на себя, то он оказывается в той самой безвыходной ситуации.

Такая ситуация может сохраняться довольно долго, удерживая мужчину под постоянным давлением. Кроме того, у него может накопиться внутреннее недовольство собой, поскольку его поведение противоречит общепринятым моральным нормам и образу «настоящего мужчины". Во что это может вылиться — зависит от множества факторов. Но единственное очевидно, что ни физического, ни душевного здоровья мужчине эта ситуация не прибавит. Негативные эмоции конечно будут подавлены, но ведь подавление — это удаление чувств из сознания. А конфликтная ситуация так и останется неразрешенной. И инициаторы двойного принуждения тоже проигрывают. 

Наказание и действие.

Субъекту сообщается первичное негативное предписание. Оно может принимать одну из двух форм:

а) «Не делай того-то и того-то, иначе я накажу тебя» или
б) «Если ты не сделаешь того-то и того-то, я накажу тебя»

Одновременно передается вторичное предписание, которое конфликтует с первым. Оно возникает на более абстрактном уровне коммуникации: это могут быть поза, жест, тон голоса, контекст сообщения. Например: «не считай это наказанием», «не считай, что это я тебя наказываю», «не подчиняйся моим запретам», «не думай о том, чего ты не должен делать». Оба предписания достаточно категоричны, чтобы человек побоялся их нарушить. При этом он не может ни избежать парадоксальной ситуации, ни прояснить, какое из предписаний является истинным — потому что уличение собеседника в противоречии тоже приведет к конфликту.

Например, если мать одновременно испытывает и враждебность, и привязанность к cыну и в конце дня хочет отдохнуть от его присутствия, она может сказать: «Иди спать, ты устал. Я хочу, чтобы ты уснул». Эти слова внешне выражают заботу, но на самом деле маскирует другой посыл: «Ты мне надоел, убирайся с глаз моих!» Если ребенок правильно понял подтекст, он обнаруживает, что мать не хочет его видеть, но зачем-то обманывает его, симулируя любовь и заботу. Но обнаружение этого открытия чревато гневом матери («как тебе не стыдно обвинять меня в том, что я тебя не люблю!»). Поэтому ребенку проще принять как факт то, что о нем заботятся таким странным образом, чем уличить маму в неискренности.

Сын-шизофреник.

Мать при посещении своего сына-шизофреника в клинике в ответ на его радость сначала выражает - на невербальном уровне, мимикой и жестами, - негативное отношение к нему, так как ей неприятно быть вместе с ним. Но когда он вполне адекватно реагирует на это разочарованием и снижением настроения, она начинает - уже на уровне вербальных реакций - упрекать его за то, что он не хочет помочь врачам в своем излечении и остается скованным и лишенным эмоциональности. При этом все возможные упреки сына по поводу ее собственной неискренности будут восприниматься ею как проявление его умственной неполноценности. Таким образом, в отношении одного и того же предмета или явления происходит применение разных, противоречащих друг другу, систем оценивания ('двойная связь'), являющихся к тому же директивными. Невозможность ребенка разобраться и отнестись к данной противоречивости обусловливает, по мнению авторов, уход в болезнь, в которой наилучшей стратегией становится 'девальвирование' продуктов собственного восприятия, что характерно для шизофрении.

Отец-алкоголик.

Представим себе, что отец-алкоголик начинает вдруг запутывать своих детей, требуя от них, чтобы они относились к нему как к любящему и нежному отцу, а не как к злому и жестокому пьянице, каковым он на самом деле и является. Теперь дети не должны обнаруживать страх, когда отец возвращается домой пьяным и угрожает им, так что им ничего не остается делать, как скрывать свое истинное отношение к нему и соглашаться на притворство. Но предположим, что после того, как они в этом преуспели, отец вдруг обвиняет их в том, что они, скрывая свой страх, обманывают его, т.е. обвиняет именно в том поведении, которое сам навязал им своим террором. 

Если дети теперь обнаружат страх, они будут наказаны, так как своим поведением напомнят отцу, что он опасный алкоголик; если же они скроют страх, их накажут за «неискренность»; а если они попытаются протестовать и установить метакоммуникацию (например, говоря отцу: «Посмотри, что ты с нами делаешь!..»), они рискуют подвергнуться наказанию за «дерзость». Положение действительно невыносимое. Если вдруг кто-ни­будь из детей решит выйти из него, притворившись, что видел дома «громадную черную гориллу, извергающую огонь», отец вполне может заподозрить ребенка в галлюцинациях.

Любопытно, однако, что в дан­ном контексте такое поведение, пожалуй, единственно возможное. В со­общении ребенка не содержится ни прямого указания на отца, ни отрицания причастности отца к ситуации; другими словами, ребенок указывает теперь причину своего страха, но делает это, как бы подразу­мевая, что причина страха совсем иная. Поскольку никаких черных горилл поблизости нет, ребенок по сути дела говорит: «Ты кажешься мне опасным зверем, от которого пахнет алкоголем»; но в то же самое время он отрицает это утверждение, прибегая к невинной метафоре. Один парадокс противоречит другому, и отец оказывается загнанным в угол. Он не может больше принуждать ребенка скрывать страх, поскольку тот боится не его, а какого-то воображаемого существа. Не может он и изобличить ребенка в фантазировании, ибо тогда он должен будет признать, что он похож на опасного зверя, а вернее, что он сам и есть этот зверь». Но это путь к психической болезни. 

Непонимание других людей.

Длительный опыт существования в условиях ситуаций двойного послания способен разрушить метакоммуникативную систему личности (то есть систему сообщений по поводу коммуникации): нарушается способность «обмениваться с людьми сигналами, которые сопровождают сообщения и указывают, что имеется в виду», правильно различать буквальное и метафорическое. Человек начинает либо во всяком высказывании подозревать скрытый смысл, либо, наоборот, воспринимать всё сказанное буквально, игнорируя невербальные метакоммуникативные сигналы (тон, жесты и т. п.).

Потеря способности к ясному пониманию приводит к полной неразберихе в общении. «Если человеку говорят: «Что бы ты хотел делать сегодня?», он не может правильно определить по контексту, по тону голоса и жестам: то ли его ругают за то, что он сделал вчера, то ли к нему обращаются с сексуальным предложением… И вообще, что имеется в виду?» — приводит пример Бейтсон.

Чтобы хоть как-то прояснить окружающую реальность, хроническая жертва двойного послания обычно прибегает к одной из трех базовых стратегий, которые и проявляются как шизофренические симптомы. Первая — буквальная трактовка всего, что говорится окружающими, когда человек вообще отказывается от попыток понять контекст и рассматривает все метакоммуникативные сообщения как недостойные внимания.

Второй вариант — прямо противоположный: пациент привыкает игнорировать буквальное значение посланий и ищет во всем скрытый смысл, доходя в своих поисках до абсурда. 

 И, наконец, третья возможность — эскапизм: можно попробовать совсем избавиться от коммуникации, чтобы избежать связанных с ней проблем.

Но и те, кому повезло вырасти в семьях, где принято выражать свои желания предельно ясно и однозначно, не застрахованы от двойных посланий во взрослой жизни. К сожалению, это распространенная практика в общении — в первую очередь, потому, что у людей нередко возникают противоречия между представлениями о том, что они должны чувствовать/ как они должны себя вести и тем, что они делают или чувствуют на самом деле. Например, человек считает, что для того, чтобы «быть хорошим», он должен проявлять к другому теплые эмоции, которых на самом деле не испытывает, но боится это признать. Или, наоборот, у него появляется нежелательная привязанность, которую он считает долгом подавлять и которая проявляется на невербальном уровне.

Транслируя номинальное сообщение, противоречащее реальному положению дел, спикер сталкивается с нежелательной реакцией адресата, и не всегда может сдержать свое раздражение. Адресат, в свою очередь, оказывается в не менее дурацком положении — вроде бы он действовал в полном соответствии с ожиданиями партнера по коммуникации, но вместо одобрения его наказывают непонятно за что. 

Шизофрения и шизоидное изменение личности.

Концепция двойного послания играла ключевую роль в теории шизофрении, разработанной Грегори Бейтсоном и его сотрудниками (Д. Джексон, Дж. Хейли, Дж. Уикленд) в ходе проекта Пало-Альто в 1950-х годах. Согласно их подходу, причиной развития шизофрении может быть воспитание ребёнка в семье, где ситуация двойного послания является нормой общения.

Бейтсон пришел к выводу, что непосредственной причиной шизофрении является неспособность воспринимать и производить сигналы, определяющие смысл следующей за ними коммуникации, что делает невозможным нормальное общение. Он приводит характерные примеры смешения сигналов, взятые из клинической практики.

Политические манипуляции.

Двойные связи возникают, когда обществу посылаются противоположные сигналы разного логического типа. Например, президент говорит, что борется с олигархами, а потом награждает их орденами «За заслуги перед Отечеством»; или правительство обещает, что цены не будут расти, а они за месяц взлетают вдвое; или церковь учит, что стяжательство — это грех, и легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатым попасть в царствие небесное, — а патриарх разъезжает в кортеже с охраной и лобызается с сильными мира сего. Люди, которых постоянно подвергают такому воздействию, перестают различать буквальное и метафорическое, подозревая заговор там, где его нет, и, наоборот, теряя умение понимать иронию и подтекст. 

Образование и двойное принуждение.

Когда я преподавал в университете, то ежедневно с этим сталкивался. Все говорят о важности предмета и важности понимания, а заставляют заучивать наизусть какой-то бред и ставят оценки по степени заученности бреда, а не понимания предмета. А вот еще забавная история про снежные фигуры (пост (приводится ниже)):


Вспомнила новогодний утренник в детском садике, где Дед Мороз спрашивал у детей, "какие они знают снежные фигуры". Это, на самом деле, яркий конкретный пример шизофреногенного воздействия, которое взрослые оказывают на неокрепшую психику детей:

1. Вначале ребенку сообщается, что существует некий абстрактный класс или множество объектов - "снежные фигуры". Требуется, чтобы он перечислил объекты, относящиеся к этому множеству. Но множество это существует лишь в воспаленном мозгу Деда Мороза, откуда же взять его конкретное наполнение? Это проблема, дети начинают ее решать.

2. Ребенок А, привыкший опираться на логику, начинает мучительно думать, экать, бекать и мекать, и не может придумать ни одного ответа. Он смущен, нервничает и заикается, получает социальное неодобрение, про него решают, что он глуп или застенчив. Ребенок Б, привыкший опираться на эмоции плюс подстраиваться к взрослым, наугад выкрикивает шизопоследовательность типа "снежный треугольник, снежный круг, снежная табуретка, снежный грузовик" и за это получает одобрение. Ребенок С (его в реальности не существует, я его придумала) минуту думает, потом подбегает и злобно бьет Деда Мороза палкой. Он единственный поступил абсолютно адекватно ситуации, но этого, к сожалению, не поймет никто.

3. Ребенок А с завистью смотрит на ребенка Б и думает, что тот "такой как надо", а сам он - "не такой как надо". Кроме того, он решает, что его здоровая логика (которая защитила его от придумывания снежных фигур) - херня, а шиза (соглашаться, что снежные фигуры есть, и заниматься их выдумыванием) - это хорошая и правильная вещь, ну раз все вокруг это делают и смеются. Ребенок Б тоже пострадал, хотя и не так явно. Он решает, что думать и рассуждать в этом мире не надо, а надо просто что-нть делать, чтобы Дед Мороз тебя похвалил. Впоследствии эта установка может очень помочь ему в жизни, но может и сыграть злую шутку. Ребенка С заведующая пообещала исключить из детского сада, родители уводят его в сторонку и бьют по лицу.

4. Итого: Дед Мороз идет дальше бухать, налицо резко отрицательный профит у детей - первые два получили негативные паттерны мышления и реагирования, третий наказан за здоровую инициативу. Что было бы правильным? Ударить палкой Деда Мороза, и еще, как вариант, просто отказаться от этой игры. Можно прямо, можно косвенно. Очень важно понять, что вы не обязаны вступать в ситуацию двойного принуждения. Выйти из нездоровой коммуникации (в данном случае просто "отмолчаться") - не только адекватно, но и социально приемлемо. Но дети могут не подозревать о такой возможности, если им родители этого никогда не позволяли.

 

Что делать?

Проблема в том, что мы можем быть как адресатами, так и авторами двойного принуждения. И можем чувствовать, что что-то не так. Недовольство ситуацией проявляется косвенно — эмоционально на поведенческом уровне. Все это увеличивает раздражение от жизни, от себя, работы, ситуации, затрудняет коммуникабельность, приводит к конфликтам по другим (на первый взгляд) поводам.

Более того тот человек от которого идет «двойное принуждение» может чувствовать, что причина напряженности заключается в нем. Возможно он не осознает, что загоняет кого-то в безвыходное положение, но чувствует собственную вину. А так как причина не осознается, то вина может порождать гнев, ненависть, что угодно. Мы не любим тех, перед кем виноваты…

Кроме того инициатор не просто так заводит близкого человека в безвыходную ситуацию. Большая вероятность того, что таков его способ взаимодействия с другими и с собой. Соответственно и к себе он предъявляет противоречивые требования. Откуда же появятся удовлетворенность жизнью, спокойствие и великодушие, если человек не может вырваться из собственных ловушек? Он просто не умеет решать проблемы по-другому, не образовывая неразрешимые задачи.

Но увидеть и понять свои внутренние ловушки значительно сложнее, чем внешние. Независимо от того, ставят их нам или мы. Заметить и проанализировать — значит сделать полдела, а дальше — думать над решением.

Может быть прото вы не умеете решать проблемы иначе, как ставя неразрешимо противоречивые задачи? Большая вероятность того, что это вообще ваш способ взаимодействия и с иными, и с самим собой. А значит и к себе самому вы предъявляете двойственные требования. Откуда же взяться довольству жизнью, спокойствию и великодушию, если вы не можете вырваться из им же самим выстроенных внутренних ловушек? И попросту не умеете решать проблемы иначе, будто устанавливая неразрешимо двойственные задачи?


Впрочем, сам Бейтсон считал, что double bind может быть не только средством манипуляции, но и вполне здоровым стимулом к развитию. В качестве примера он приводил буддистские коаны: мастера дзен часто ставят учеников в парадоксальные ситуации, чтобы вызвать переход на новую ступень восприятия и просветление. Отличие хорошего ученика от потенциального шизофреника — в способности решить задачу творчески и увидеть не только два противоречащих друг другу варианта, но и «третий путь». В этом помогает отсутствие эмоциональных связей с источником парадокса: именно эмоциональная зависимость от близких людей часто мешает нам подняться над ситуацией и избежать ловушки двойного послания. Уверен, что развитие осознанности поможет нам увидеть внутренние и внешние ловушки двойного принуждения и обрести ясность.





Источники и дополнительное чтение:  

Бейтсон Г. Экология разума. М., 2000.
http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-52975/ Александр Смирнов
http://surfingbird.com/surf/fyfId521A#!/getlink (Дарья Варламова).